Это еще один пример переменчивой экспрессивности. И точно так же, как ген, вызывающий NF1, которым страдали потомки Ральфа, ген VHL передается по аутосомно-доминантному типу наследования. Таким образом, болезнь будет проявляться, если даже одна копия гена сломана, а вторая – цела. И зная, как наследуется болезнь Гиппеля – Линдау, мы сразу же заподозрили, что и у Михаэля с вероятностью 50 % есть дефектная копия гена, которая передалась ему от матери. Он прошел соответствующий генетический тест, подтвердивший все наши опасения.
Болезнь Гиппеля – Линдау неизлечима, но если знать, что пациент ею страдает, можно специально искать опухоли еще до того, как проявятся последствия их развития, на начальной стадии заболевания. Именно так я и предложил Михаэлю поступать. В конце концов, достаточно и одной работающей копии гена VHL, чтобы контролировать рост клеток и держать в узде опухоли и злокачественные новообразования. Даже в случае, если вторая копия сломана или вовсе потеряна.
Существует гипотеза Кнудсона, согласно которой сочетание двух или более мутаций создает предрасположенность к развитию рака. Если вы, как Михаэль, знаете про себя, что вы на один шаг ближе к раку, чем остальные, следует предпринимать особые меры предосторожности. Радиация, органические растворители, тяжелые металлы и токсины – все это способно повредить ваши гены. И тем самым внести изменения, которые вы, вероятно, передадите вашим детям.
Проблема в том, что болезнь Гиппеля – Линдау может проявляться самыми разными способами и на любом этапе жизни. И даже если она диагностирована, никогда не знаешь, чего ожидать, то есть необходимо следить практически за всем. На практике это приводит к тому, что всю оставшуюся жизнь этот пациент должен делать неисчислимое множество тестов и анализов, и помогать ему в этом будет целая армия врачей и ассистентов.
Конечно, Михаэлю очень хотелось знать, чего ему ждать от будущего. И на его вопросы мне было очень нелегко ответить. Я мог только предложить ему продолжить обследование, чтобы выявить, каким типам опухолей и нарушений он подвержен в первую очередь.
– То есть, другими словами, – сказал он мне тогда, – мы не знаем, от чего я умру?
– Многие опухоли, вызванные болезнью Гиппеля – Линдау, легко поддаются лечению, особенно если их рано обнаружить, – заметил я. – И, конечно, мы не знаем, от чего ты умрешь.
– Все от чего-нибудь умирают, – рассмеялся он в ответ.
Я смутился.
– Да, но ведь при правильной терапии…
– Которая займет всю мою оставшуюся жизнь.
– Возможно, но всё же.
– Непрерывные обследования. Постоянный присмотр. Анализы крови. Рентген. И все равно неизвестность.
– Да, это непросто, но выбора ведь нет.
– Выбор есть всегда, – сказал он с улыбкой. И я понял, что он уже свой выбор сделал.
Я тогда очень расстроился и совершенно не удивился, когда через несколько лет узнал, что у Михаэля обнаружена ярко выраженная метастазирующая ренальная карцинома – один из типов рака почек. И снова он отказался от традиционного лечения и вскоре умер.
Вы, наверное, не понимаете, при чем тут вариации в экспрессивности? Ведь Михаэль умер рано и трагически, точно так же, как и его мать. Но он умер от рака совершенно другого типа и гораздо раньше ее. Разница в экспрессивности может приводить и к тому, что в следующем поколении гены экспрессируются или, наоборот, ломаются сильнее, чем в предыдущем. Если бы Михаэль воспользовался всеми преимуществами раннего обнаружения и позволил врачам следить за его здоровьем, его рак почек выявили бы и начали лечить намного раньше. Но он решил этого не делать. Если речь идет о вашей жизни и здоровье, только вы сами вправе принимать решения. Но дабы не ошибиться, надо знать, какие вопросы задавать и что делать с ответами{20}.
Чтобы лучше понять базовую концепцию гибкой наследственности, обратимся к истории библиотеки Реми в городе Нанте во Франции. Именно там несколько лет назад, разбирая старые записи, библиотекарь наткнулся на всеми забытый фрагмент нотного листа.
Бумага пожелтела и рассыпалась в руках. Чернила выцвели и стали почти невидимы. Однако ноты все еще можно было разобрать – и сыграть мелодию. Исследователям потребовалось совсем немного времени на изучение старого, более чем на столетие забытого всеми кусочка бумаги. Оказалось, что это подлинный и очень редкий образец записей, сделанных рукой самого Вольфганга Амадея Моцарта{21}. Считается, что Моцарт написал это и более 600 других своих известных сегодня произведений за несколько лет до смерти. И найденные в нантской библиотеке ноты в D‑мажоре – инструкция для современных музыкантов от гениального классического композитора, дошедшая до нас через века.
Моцарт любил использовать долгие форшлаги. Это такое мелодическое украшение, при котором основной ноте такта предшествует другая. Именно этот прием добавляет особого шарма щемящей сердце балладе Адель «Такого, как ты» («Someone Like You»){22}. Большинство современных композиторов используют вместо него шестнадцатую ноту, но на самом деле это всего лишь небольшой шаг в эволюции музыки. Поэтому для пианистов не составит труда воскресить давно забытую мелодию. С этим справился Ульрих Лезингер – директор по исследованиям Фонда Моцарта в Зальцбурге. Более того, счастливчик Лезингер может исполнить мелодию на том самом 61‑клавишном клавесине, на котором сам Моцарт сочинял свои мелодии 220 лет назад{23}. И вот теперь старинный мотивчик, пронзая пространство и время, предстает перед нами во всем своем очаровании. Опытное ухо Лезингера, несомненно, распознало в получившейся музыке кредо – церковное песнопение. И это знание превращает нотный листок в своего рода письмо в бутылке. Ведь, несмотря на то, что в юности Моцарт писал много религиозной музыки, многие музыковеды убеждены, что позже вера играла незначительную роль в его жизни.
По почерку исследователи датировали записи 1787 годом. В то время Моцарт имел стабильный доход от своих опер и финансовых причин написания церковной музыки быть не могло. Лезингер считает, что находка в Нантской библиотеке подтверждает интерес Моцарта к теологии и в его последние годы.
И почвой для всех этих предположений послужили всего несколько дюжин нот.
Примерно так человечество долгие годы воспринимало ДНК. Музыкант может прочесть нотную запись и без малейших отклонений воспроизвести всю сложность, сокрытую в ней. Вот и жизнь казалась воспроизведением записей, содержащихся в ДНК. В какой-то мере так оно и есть.
Но только лишь отчасти. Сейчас рождается новое понимание генетической идентичности человечества и даже самого пути нашей эволюции. Настройки проигрывателя могут менять звучание мелодии. Так и мы в значительной мере можем изменять то, как будет сыграна «мелодия», записанная в наших генах. И тем самым освободиться от сковывающих уз менделевской генетики, которая убеждала, что наша жизнь полностью определена генетическим наследием предков.
Все дело в том, что жизнь и ее генетическая основа – не строчки на ветхой бумаге. Она скорее подобна полумраку клуба, в котором играют джаз. Такого, как например Джаззумба Лаунж в отеле Таиту, в самом сердце столицы Эфиопии – Аддис-Абебе. Месте, куда мужчины и женщины со всех концов света приходят пить, есть, курить, слушать музыку и заводить новые знакомства.
Вы только послушайте…
Звон стаканов. Скрип стульев. Шум голосов.
И вслед за всем с полутемной сцены бас:
Баум-баум-баум бада баум-баум бада.
Легкий шепот щетки по барабану:
Ша-ссссс ша-ссссс ша-ссссс – ша-ша-ссссс.
Приглушенный старый тромбон:
Брааат брадер-да брааат-дер-дер-бра-да.
И знойный голос певицы:
Уууууу-йе бада баааааах. Ийах ийах ийах бада-йах.
И вот так слой за слоем на основной мотив ложится все великолепие и трагедия жизни.
Да, чтобы дойти от ранних этапов развития через все нужные шаги до зрелости, необходим аккомпанемент очень большого и сложного оркестра. И все начинается с записей. И записи эти куда старше произведений Моцарта. Некоторые ноты пришли к нам от самого начала жизни на Земле.
Вместе с тем в нашей жизни полно места для импровизации. Темп. Голос. Громкость. Тональность. Динамика. Путем множества мельчайших химических реакций ваше тело использует все ваши гены, как музыкант использует свой инструмент. Можно играть громко. А можно тихо. Можно играть быстро, а можно и не спеша. Можно даже играть одно и тоже, разными способами, если захочется. Как неподражаемый Йо-Йо Ма на своей виолончели 1712 года работы Страдивари может сыграть все, от Брамса до народной музыки.
